напустил на Вирну какую-то тварь? — сообразил Фабиус. — Надеюсь, Борн оторвёт башку сначала ей, а потом тебе!
— Не успеет, — развёл руками Сатана. — Я два года растил эту химеру, кормил её собственным средоточием огня. Она сильна и великолепна, но… слишком голодная. Правители мира людей не вечны, человеческий маг. Они меняются, и власть переходит к другим правителям.
— Что ты задумал? — нахмурился Фабиус. Он мысленно перебирал заклятия, которые могли бы обмануть Многоликого.
— Я хочу предложить тебе возродить древний трон, человек. Ну её, эту Вирну. Пусть хоть сгорит адским огнём! Здесь, в древней Йоре, у развалин первого трона нового мира людей останется единственный портал в ад. А ты будешь единоличным владельцем его силы, и в любой момент адские полчища придут на твою защиту. Хочешь власти над миром?
И Сатана расплылся в миллионах довольных улыбок.
Ему казалось, что ни один человек не сумеет устоять перед манящей властью мирового господства.
— Зачем мне это? — скупо поинтересовался Фабиус.
Всерьёз предложения Сатаны он не принял и продолжал перебирать в уме всё, что успел узнать о стихиях.
Многоликий мог заблокировать подвластную ему магию, но стихии — не подчиняются никому. Только в них ключ к победе над адскими тварями.
— Подумай как следует? — улыбался Сатана. — Ты покоришь весь человеческий мир, маг. Пусть он пока очень маленький, но вы расплодитесь, ведь я буду помогать тебе пасти наше стадо!
Глядя в озабоченное лицо магистра Фабиуса, Многоликий предполагал, наверное, что человек размышляет о рисках такого предложения и выгоде самого Сатаны. Ведь, умей он, как Борн, читать мысли, верно, уже бы взбесился — маг лихорадочно перебирал формулы заклинаний.
— Ну? — не утерпел Сатана. — Отчего ты не спросишь, а что получу я?
— Ну, допустим, спрошу? — Фабиус изо всех сил тянул время, продумывая оборону. — Зачем тебе это сдалось? Какая тебе разница, кто будет править миром людей, если в нём больше нет церквей Сатаны?
— Это моя благодарность тебе, маг, — Сатана изобразил улыбку. — Конечно, изничтожив этого упрямого Борна, я мог бы посадить на трон какого-нибудь чертёнка. Но ты сделал мне подарок, достойный правителя. Ты знаешь, наверное, что у меня никогда не было сыновей?
Фабиус мотнул головой — откуда ему было знать такие пикантные подробности семейной жизни Сатаны? Борн говорил, что Многоликий недавно нашёл себе новую супругу. Значит, дело в его личной бесплодности, раз скачет козлом, а коза всё не окотится.
Фабиус, магистр Ренгский, скривил губы в улыбке превосходства. Уж он-то умел делать детишек и жёнам, и служанкам.
Сатана недовольно оскалился:
— Кичишься¸ маг? Что ж, имеешь право. Ты одарил меня, и я принял дар.
— Какой? — слегка удивился Фабиус. Он ощущал, что всё его мужское имущество на месте.
— Ты отдал мне душу Дамиена, — пояснил Сатана. — Я вырастил для неё тело, и теперь у меня есть сын. Долгие дни я искал, как соединить созданное людьми и адом, и теперь мой новый сын прекрасен!
— С чего ты взял, что я тебе его подарил? — Рука Фабиуса потянулась уже не к кристаллу, а к кинжалу.
Холодная сталь — часть земли. У неё есть своя стихийная сила. А ещё вода. И ветер…
— Но ведь ты отказался от него, маг? — осклабился Сатана. — Так донёс мне твои слова проклятый Борн, неужели он научился обманывать? Но, так или иначе, а сказанного не вернёшь. Хочешь взглянуть на моего сына? Мальчик учтив и умён. Когда ты умрёшь от старости, я посажу его на человеческий трон, ведь по сути он и твой наследник.
Фабиус понимал, что Сатана лжёт. Что Борн не смог бы сказать, что он, Фабиус, отказывается от сына.
Верно, что-то страшное случилось в аду. И Сатана, алкая мести, создал иллюзию, чтобы обмануть глупого человека.
— Не веришь? — Изменчивый хлопнул в ладоши. — Тогда смотри, твой ли это сын!
Воздух забился в агонии, и посреди комнаты из адского флюида и пылинок самой земли соткалось тело юноши.
Дамиен совершенно не изменился. Мало того, что он был до боли похож на того мальчика, с которым маг попрощался у моста два года назад, так ещё и узнал отца.
Он чуть склонил голову по прежней привычке и тут же сделал шаг назад, хватаясь за короткий меч у бедра.
— Дамиен немного боится тебя, — рассмеялся Сатана. — Ведь это ты низверг его в ад. Ты не спас его, не бросился ему на помощь. Значит, во всём виноват только ты. В его муках, что душа успела принять в аду, в его безмерном страхе быть съеденным моими слугами. Но, как ты видишь, я позаботился о нём. Два ваших года его душа томилась в ожидании освобождения или казни, но потом я предложил ему новое тело, и Дамиен принял его. Теперь он неуязвим и бессмертен.
Голос Сатаны тёк, опутывая Фабиуса, как веретено обвивает пряжа, а паук заматывает липкими нитями муравья. Так вот что имел в виду Борн, сказав, что Дамиен погиб. А ведь он — больше чем погиб. Он…
— Поговори с ним, убедись, что это твой сын? — настаивал Сатана, не понимая растерянности мага. — Скажи, зачем Борн захотел, чтобы ты отказался от него?
Фабиус не сводил глаз с лица Дамиена. Он не позволил себе сжать кулаки или прошептать проклятие: его лицо было холодным и непроницаемым, как кусок камня.
А вот юноша нервничал. На щеках у него выступил румянец.
Он совсем не вырос. Если Диана сильно вытянулась за две зимы, то Дамиен словно бы замер в том, давно минувшем дне, когда отец попрощался с ним, уезжая в Ангистерн расследовать убийство магистров.
— Кто ты? — тихо спросил Фабиус. — Голем?
Юноша вздрогнул от его голоса.
— Я — человек душой, но не телом, — ответил он, быстро делая ещё один шаг назад. — Тело моё — из лавы и крови моего нового отца. Я демон с душой человека, ведь этого ты хотел, когда бросил меня в аду?
— Я не хотел, — качнул головой Фабиус. — Я запрещал тебе даже заходить в пентерный зал, где была пентаграмма для вызова адских тварей. Зачем ты проник туда и вызвал инкуба?
— Я хотел стать как ты, — ответил юноша, кривя рот так, словно ему было больно вспоминать. — Таким же сильным и почти бессмертным! — Он не сдержался и закричал: — Моя мать умерла в родах! С самого рождения я ужасно боялся смерти, но ты ничего не видел! И вот теперь я не изменяюсь, а значит, путь мой был правильным! Я!..
— Разве это путь? — Фабиус склонил голову к плечу, разглядывая того, кто был когда-то